[Хотела вспрыснуть морфий, но вспомнила, что ты мне запретил...] Письмо девушки-морфинистки ...

[Хотела вспрыснуть морфий, но вспомнила, что ты мне запретил...] Письмо девушки-морфинистки мобилизованному возлюбленному. [1918-1920]. Рукопись. 1 л. 28,5×22 с м (лист сложен вдвое). Утрата фрагментов листа.

«Понедельник. Я же говорила тебе, что понед. всегда для тебя нехороший день.

Дорогой мой, ты только, только что уехал, а я уже пишу. Такая ужасная, невыносимая тоска. Я была на берегу, видела «Яренск», который увозил как будто бы часть меня самой, как же мне было тяжело. Ты меня по всей вероятности не видел, я была у собора — против твоей квартиры. Теперь 10 часов, пора идти гулять с тобой и вот я уже два часа хочу с тобой поговорить. Очень тяжело мне... Хотела вспрыснуть морфий, но вспомнила, что ты мне запретил и подчинилась. Я не хочу, чтоб ты был бы недоволен и огорчен «моим поведением». Ну, дальше. Когда пароход скрылся, пошла я к Софке —не хотелось идти домой. Странное состояние — хотелось плакать, слез не было и какая то громадная тяжесть. Пришла к ней, вошла в комнату и только тогда слезы. Софка, конечно поняла: «Уехал? Бедная ты, бедная девочка...А он? Тоже и ему нелегко!» Мне было очень стыдно, но я долго не могла перестать. Ведь тебя нет больше со мной. Ты не скажешь теперь с лаской: «Бедная девочка...» Как бы я тебя поцеловала! Ты что делаешь сейчас? А был бы здесь, сидели бы у нашего креста. Впрочем, сегодня дождь, пришлось бы выбрать что-нибудь другое. Милая ты моя девочка, как я тебя люблю и как мне недостает тебя. Хотела бы заснуть, не жить, проснуться, когда все эти передряги кончатся такой же, как заснула и первым делом — отыскать тебя, мой юноша. «Вьюный вьюноша», это откуда пришло мне в голову?..Дождь...Осень... Умирают цветы, васильки и колокольчики отцветают...Помнишь,  — мы в жаркий-жаркий летний день рвали их в поле? Были мы еще на Вы, милые чопорные дети. Кстати ты был вовсе не чопорный и все время целовался. Это было «при начале любви». Было больно и сладко чувствовать ее приближение. А теперь — в разлуке только больно, осталась только боль, а «сладость» ты увез с собой, мой жестокий господин. Теперь я раба. Все мои печали должны быть с тем, кто их взял. «Slave est esclave»,  — славянка-раба. Я теперь не своя и что прикажешь должна делать, предварительно, поупрямившись, конечно. Без этого нельзя. Количка мой дорогой, поцелуй меня. Не хочешь? Поцелуй, мой любимый. Но «его уже нет, он далеко». Мама спрашивала: «Он уехал?» — «Кто он?» -«Да твой Николай» — «Как же он мой, свой собственный». Конечно думала я другое. Вы же мой и ничей другой.

Не напоминает ли тебе рисунок чего нибудь? А теперь? Я все одна буду.

До свидания, моя радость, мой милый «Солнечный Восход», целую тебя в глаза, в ухо, в губки и в левую ладошку. Не упрямься, пожалуйста. Твоя [нрзбр]«.

В письме упомянут пароход «Яренск», построенный в 1913 году на Михайловской судоверфи г. Великого Устюга. В 1920-х гг. был переименован в «Комсомолку».